Неочевидное, но вероятное: последствия COVID‑19 для мирового рынка нефти в четырех простых вопросах

Анна ГЕРАСИМОВА
Директор проекта АЦ ТЭК РЭА Минэнерго РФ
e-mail: agerasimova@nes.ru

Anna GERASIMOVA
Project Director, Center for Energy Research
under the Ministry of Energy
e-mail: agerasimova@nes.ru

Аннотация. Несмотря на то, что уже сейчас можно наблюдать рост цен на энергоносители и восстановление спроса со стороны ряда крупных экономик, последствия пандемии коронавируса рискуют изменить мировой рынок нефти далеко за горизонтом 2020 года. Эти изменения могут быть далеко не такими очевидным, как кажется на первый взгляд. Возможная трансформация отрасли – в ответах на четыре противоречивых вопроса про настоящее и будущее энергетики.
Ключевые слова: эпидемия коронавируса, рынок нефти, энергопереход, сланцевая добыча.

Abstract. Despite the observed growth of fuel prices along with expected energy demand recovery, consequences of COVID-19 may lead to quite counter-intuitive changes of oil market in the long term. Possible pathways of the market transformation are reflected below in the answers to four controversial questions about the present and future of world energy.
Keywords: coronavirus epidemic, oil market, energy transition, shale production.

Вопрос 1-й: восстановится ли нефтяной рынок полностью после окончания пандемии?

Первая половина лета 2020 года принесла рынку нефти долгожданное позитивное настроение. Положительные результаты тестирования вакцины от коронавируса, восстановление потребления в Китае, снижение физических поставок странами ОПЕК+ согласно взятым на себя обязательствам – все это придало инвесторам уверенность в скором окончании энергетического (или как минимум нефтяного) кризиса. Легко перешагнув отметку в 40 долл. за баррель, нефтяные котировки демонстрируют преимущественно рост с начала мая. Это вселяет уверенность, что мировые запасы все же не достигнут «критической массы» полного заполнения хранилищ.
Конечно, на данный момент неопределенность относительно темпов восстановления рынка нефтепродуктов все еще сохраняется. В начале июля число заболеваний коронавирусом в США достигло нового максимума почти в 60 тысяч случаев, что дало основание говорить о возможности второй волны эпидемии в этом году. Ожидания инвесторов повторного ввода ограничительных мер в США может привести не только к замедлению процесса восстановления спроса самого крупного потребителя нефтепродуктов в мире, но и к более плавному выходу других стран из карантина. И даже после снятия ограничений, восстановление активности потребителей не будет одномоментным. Пока риски заражения не снизятся до минимальных уровней – а это, вероятно, произойдет не раньше массового выхода на рынок вакцины от коронавируса – потребители будут стараться избегать перелетов и передвижений на общественном транспорте.

Уровень спроса на энергоносители после восстановления экономик от кризиса (как правило называют 2021–2022 года) прогнозируется большей частью аналитиками примерно одинаково – на уровне, более-­менее соответствующем показателю 2019 года или даже чуть выше. Практически никто не рискует предположить, что поведение потребителей существенно изменится под влиянием длительного карантина. Тем более, никто не берется пока оценить эффект от этих изменений.
Среди потенциальных рисков снижения потребления чаще всего упоминается увеличение числа людей, работающих удаленно, снижение рабочих поездок и ускоренный рост сферы онлайн-­услуг и развлечений. С точки зрения отдельного потребителя этот тезис, кажется, вполне правдоподобным. Но чтобы это имело ­сколь-­нибудь значимый эффект, требуется одновременная смена предпочтений большинства людей одной социальной группы (например, перехода всего или части коллектива на удаленную работу). Смена трендов в потреблении, вызванная коронавирусом, не являлась осознанным выбором предпочтений, а была навязана политической волей – и это делает ее крайне неустойчивой в будущем. Любой существенный технологический прорыв имеет куда больше шансов снизить спрос на нефтепродукты, чем последствия коронавируса.
Более явной угрозой нефтяному рынку в среднесрочной перспективе является возможность замедления темпов роста мировой экономики или даже затяжной рецессии вследствие нанесенного коронавирусом ущерба. Рост потребления нефтепродуктов исторически зарекомендовал себя как очень стабильный и довольно предсказуемый параметр, который в большей степени подтверждён влиянию именно со стороны темпов роста мировых экономик и доходов населения. Поэтому прогнозы Бюджетного управления конгресса США, согласно которым ВВП страны выйдет на докризисную траекторию роста не ранее чем через 10 лет [1], не внушают уверенности в быстром возврате к докризисному спросу на нефть.
Поэтому главным фактором неопределенности, способным существенно повлиять на скорость восстановления спроса на нефть в разных странах и регионах мира, является способность государств продолжить стимулирование экономики в той мере, в какой это необходимо для стабилизации финансового состояния бизнеса, восстановления деловой активности и рынка труда. При этом возникает и другой вопрос: будет ли обеспечена равная поддержка всем отраслям энергетики или «зеленые» инвестиции будут в приоритете?

Вопрос 2-й: может ли текущий кризис на рынке нефти повлиять на процесс глобального Энергоперехода?

Многие мировые агентства, включая МЭА, еще весной начали писать о том, что текущий кризис создал большой риск замедления темпов Энергоперехода [2]. Отмечалось, что росту установленных мощностей на возобновляемых источниках энергии, в первую очередь, мешают карантинные меры, создающие сбои в цепочках поставок. Падение цен на традиционные энергоносители, в том числе на газ, также может оказать негативное воздействие на инвестиционную привлекательность проектов в сфере возобновляемой энергетики. По прогнозам IHS Markit, установки солнечных панелей в 2020 году снизятся – впервые за 10 лет – на 16 % относительно уровня прошлого года [3]. Схожей может быть и динамика установки новых ветряных турбин в случае реализации задержек ввода проектов в США, Европе и Китае совокупной мощностью порядка 20 ГВт.
В то же время, позиционирование возобновляемых источников относительно других энергоресурсов в кризис было отличным: когда спрос на традиционные ресурсы в первом квартале падал, потребление ВИЭ увеличилось на 1,5 % относительно аналогичного периода прошлого года [4]. Конечно, здесь сыграли свою роль низкие операционные издержки уже реализованных проектов на возобновляемых источниках энергии, минимальное вовлечение в поддержание их работы человеческого ресурса и распределенная структура генерации. Тем не менее, это могло стать очередным доказательством успешности модели ВИЭ. Что касается будущей динамики, то негативный эффект коронавируса на «зеленую» энергетику также легко минимизировать: если большинство стран последует примеру Германии и отменит штрафы за нарушение условий контрактов на строительство, вводы мощностей ВИЭ, запланированные на 2020 год, перенесутся на 2021–2022 годы в полном объеме.

Смена трендов в потреблении, вызванная коронавирусом, не являлась осознанным выбором предпочтений, а была навязана политической волей

Можно сказать, что основную опасность для «зеленой» энергетики представляет приостановка новых аукционов и смещение интересов правительств с экологической повестки на преодоление экономического кризиса, вызванного последствиями коронавируса. Насколько можно оценить текущие действия регуляторов, такой тренд скорее характерен для развивающихся стран и регионов, чей рост экономики на данном этапе критически зависит от создания новой инфраструктуры и поддержки промышленности. Нужно отметить, что для большинства таких экономик – за исключением Китая – докризисные планы по декарбонизации изначально были скорее точечными, чем систематическими.
В равной степени все написанное выше можно было бы отнести и к США. Политика, которую ведет Дональд Трамп, не в последнюю очередь нацелена поддержать производителей традиционных энергоресурсов и стимулировать в том числе нефтегазовую инфраструктуру. Однако последние протесты и дальнейшее судебное постановления прекращения работы крупнейшего нефтепровода в Северной Дакоте (Dakota Access) свидетельствуют о том, что экологическая повестка в США существует и за пределами штата Калифорния. С учетом активной агитации демократической партии за «зеленую» революцию, исход президентских выборов может определить новый энергетический курс самой большой экономики мира.
Совсем по другому пути восстановления экономики от последствий коронавируса готовы пойти страны Евросоюза. Экономический спад, вызванный ограничительными мерами, и необходимость проведения активной стимулирующей фискальной политики привели к тому, что государство будет ключевым инвестором собственной экономики в ближайшее время. Чтобы достигнуть взятого курса на декарбонизацию в поставленные сроки, регулятор должен выбрать не только самые эффективные с точки зрения финансового результата, но и экологически нейтральные проекты, а также проекты с большой социальной значимостью для потенциального Энергоперехода. Другими словами, переход к чистой энергетике может стать ключевым проектом в стратегиях экономического восстановления стран, чтобы последние могли достигнуть своих амбициозных планов по декарбонизации.

Точки зрения об ускорении процессов Энергоперехода на фоне коронавирусной эпидемии, придерживаются и аналитики Rystad Energy [5,6]. Правда, они исходят из альтернативной причины – роста цен на традиционные энергоресурсы. По их мнению, дефицит предложения на рынке через 3–5 лет приведет к росту цен на нефть до 68 долларов за баррель. Это в свою очередь ускорит переход на возобновляемую энергетику и вызовет бум продаж электромобилей. Данное утверждение является спорным, поскольку уровень текущих цен на моторное топливо влияет на объем продаж электромобилей менее существенно, чем политика государственных субсидий или цены на литий-­ионные аккумуляторы. Несмотря на это, сама возможность ускорения замещения традиционных топлив альтернативными как следствие коронавируса в долгосрочной перспективе выглядит вполне реально.

Вопрос 3-й: куда будет инвестировать энергетический бизнес в эпоху постковида?

Главная опасность политики Евросоюза для нефтегазовой отрасли состоит еще и в том, что ускорение Энергоперехода не сможет ограничиться одним европейским регионом. Во-первых, реализация энергетических проектов, направленных на борьбу с изменениями климата, может увеличить темпы внедрения новых «зеленых» технологий в промышленном масштабе, что, в свою очередь, приведет к снижению их стоимости и росту доступности. С более доступными технологиями по сокращению выбросов конкурентоспособность традиционных ресурсов будет снижаться и в остальных регионах мира, а частные инвестиции – все быстрее перетекать в «зеленый» сектор. Уже сегодня нефтегазовые мейджоры во главе с BP начинают осознавать эти тенденции и расширять свое присутствие в отрасли возобновляемой энергетики, осваивать технологии сокращения выбросов парниковых газов.
Во-вторых, внутренняя экологическая политика региона имеет все шансы перестать быть внутренней в случае принятия законопроекта об импортных пошлинах на товары, не соответствующие экологическим нормам ЕС. В самом уязвимом положении при этом окажутся экспортеры углеводородного сырья и продуктов, которым придется выбирать между введением собственных систем углеродного ценообразования и уплатой таможенных пошлин в пользу Евросоюза. При этом независимо от выбранного страной варианта, инвестиционная привлекательность ее нефтегазового сектора снижается.
Необходимо понимать, что Энергопереход не означает полный отказ от использования углеводородного топлива. Половина текущих выбросов парниковых газов, согласно оценкам инвестиционного банка Goldman Sachs, может быть более эффективно устранена не путем перехода на «чистые» альтернативные источники энергии, а просто с помощью технологий улавливания и хранения углерода (CCS). Это открывает существенное пространство для маневра нефтяной отрасли, но только при условии ее существенной трансформации в ближайшие годы.
На данный момент только 10 стран имеют прямые отсылки к технологии CCS в своих программах по снижению выбросов в рамках Парижского соглашения (при этом половина из этих стран входит в ОПЕК). Безусловно, стоит ожидать роста числа таких стран, особенно среди крупных производителей нефти и газа.
Следует учитывать, что текущий кризис ударил бы по инвестициям в нефтегазовый сектор и без помощи политики Евросоюза. Дело здесь не столько в недостаточном уровне инвестиций в 2020 году, вызванном ослабленным финансовым состоянием сектора. Кризис в очередной раз показал: нефтяной сектор сегодня не способен обеспечить доходности, сопоставимые с уровнем риска. Даже после окончания периода низких цен на нефть, их волатильность все равно останется высокой, что вкупе с риском повторной реализации негативных шоков приведет к существенному росту доходностей, которые будут требовать владельцы капитала от новых проектов. В результате, нефтегазовый сектор рискует потерять инвестиции далеко за горизонтом 2020 года.

Вопрос 4-й: какие еще глобальные структурные изменения ожидают производителей нефти?

Сильнее всего кризис ударил по компаниям, имеющим высокие операционные расходы и долговую нагрузку. Среди компаний нефтяного сектора более уязвимыми оказались сланцевые производители США, а также компании, ведущие добычу на сложных активах, с высокой себестоимостью добычи (в первую очередь, в Канаде, и в новых регионах добычи, таких как Аргентина и Гайана). Серьезный урон был нанесен нефтесервисным компаниям. Schlumberger потеряла половину акционерной стоимости с января 2020 года, схожую динамику продемонстрировали и другие игроки рынка. Это неудивительно: количество активных буровых установок в Северной Америке упало на 70 % за год, похожее снижение ожидает и портфели заказов сервисных компаний.
О проблемах с выплатами по задолженностям и с привлечением нового капитала свидетельствует начавшаяся волна банкротств американских сланцевых компаний: за первое полугодие их количество составляет уже более двух десятков [7], но, по прогнозам аналитиков, может увеличиться к концу года до 100 [8]. В целом, процессы банкротства направлены на реструктурирование долга компаний и не должны сильно повлиять на операционную деятельность. Учитывая также небольшой размер данных компаний, вряд ли стоит ожидать прямого влияния банкротств на уровень сланцевой добычи, однако они могут стать первым звонком для более глобального «реформирования» отрасли.
Нефтяной рынок в большинстве стран обладает низкой степенью фрагментации: для него характерна высокая концентрация компаний большого размера, а совокупная доля в добыче мелких производителей достаточно низкая. Для примера, в России более 80 % добычи приходится всего на 5 компаний, во многих странах национальные нефтяные компании обеспечивают более 90 % производства нефти. Фрагментация же рынка сланцевой добычи в США не только является сравнительно высокой, но и продолжает расти на протяжении последних 10 лет. Это обстоятельство приводит к пониженной устойчивости сектора к внешним шокам, в особенности, к снижению цены на нефть. Крупные компании в кризис, как правило, имеют более ощутимую денежную «подушку безопасности» и больше возможностей для привлечения капитала. Они лучше хеджируют риски, имеют более сильную переговорную позицию. Поэтому вероятно, что текущий кризис запустит процесс консолидации нефтяной отрасли США, когда более устойчивые компании с достаточным запасом ликвидности будут поглощать более мелких сланцевых производителей, оказавшихся не в состоянии обслуживать свои долговые обязательства.
Что касается международных энергетических корпораций, то их участие в слияниях и поглощениях внутри нефтяного сектора будет ограничено продажами активов, поскольку долгосрочным приоритетом для многих является оптимизация портфеля существующих проектов. Через продажу менее рентабельных активов они рассчитывают погасить обязательства по долгу и увеличить привлекательность для инвесторов. Кроме того, как было указано ранее, компании переключают фокус на повышение операционной эффективности и начинают готовиться к Энергопереходу, расширяя бизнес в сфере «чистой» энергетики. Поэтому несмотря на то, что последствия коронавируса вынудили компании отложить свои планы по возврату инвестиций, мы, вероятно, увидим возобновление активности мейджоров в части продажи активов, в том числе североамериканских, уже в следующем году. Таким образом, сектор сланцевой добычи, с точки зрения владения активами, останется преимущественно локальным.

В конечном счете, возможен вариант развития событий, в котором, несмотря на просадку мировой добычи в 2020–2021 гг., после выхода из кризиса мы увидим совершенно новую, лучше подготовленную к рыночным шокам версию отрасли. Как минимум, последствия коронавируса привлекли дополнительное внимания со стороны нефтегазовых компаний к показателям своей операционной эффективности и снижению себестоимости добычи – тренд, который особенно актуален в периоды низких цен. В среднесрочной перспективе это должно помочь нефтегазовым компаниям быть востребованными на энергетическом рынке, наряду с диверсификацией бизнеса в сторону возобновляемой энергии и технологий поглощения углерода.

Так что же ожидает нефтяную отрасль в будущем?

Так вышло, что нефтяная отрасль стала одной из главных пострадавших из-за последствий распространения коронавируса. К этому привело падение спроса со стороны транспортного сектора, вызванное карантинными ограничениями, а также снижение привлекательности нефтяной отрасли как с точки зрения доходности инвесторов, так и сопутствующих рисков из-за динамики цен на нефть. Это обстоятельство позволило правительствам переосмыслить свои планы поддержки экономики и Энергоперехода. Этот же фактор заставил нефтегазовые компании сделать более эффективным управление рисками и переработать долгосрочные стратегии с учетом текущего состояния рынков. Можно сказать, что последствия коронавируса привели к «обнулению» предыдущей рыночной конъюнктуры. С текущего момента, если нефтяная отрасль хочет остаться конкурентоспособной на мировом энергетическом рынке, ей придется быть инвестиционно-­привлекательной, высокоэффективной и, главное, придется попытаться стать более «чистой».