Мастепанов А. М.,
д.э.н., профессор кафедры стратегического управления топливно-энергетическим комплексом РГУ нефти и газа имени И.М. Губкина, гл. н. с. ИПНГ РАН, член Совета директоров Института энергетической стратегии
Выступление на Ежегодной международной конференции Факультета международного энергетического бизнеса РГУ нефти и газа имени И. М. Губкина
Термин декарбонизация и его смысловое наполнение получили широкое общественное звучание в связи с началом, как её часто называют на Западе, эпохи Великого энергетического перехода, в которой декарбонизация является и основной задачей, и основным вектором предстоящего развития всей мировой энергетики.
Чтобы понятнее была вся глубина это проблемы, давайте немного отвлечёмся от основной темы, и подробнее рассмотрим энергопереход, отличающийся от различных глобальных вызовов, с которыми столкнулась мировая энергетика в начале XXI века, своей комплексностью и многогранностью. Концепция энергоперехода родилась и получила широкое распространение под воздействием глобального потепления, причины которого даже специалистам пока ещё не совсем понятны, но последствия представляются весьма угрожающими самому существованию всей человеческой цивилизации. Так, по оценке Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК), сделанной в 2018 г., «если глобальное потепление продолжится в нынешнем темпе, повышение температуры на 1,5°C выше доиндустриального уровня может произойти уже в 2030 г., вызвав катастрофическую засуху, наводнения и нищету».
Именно в целях недопущения такого развития и «необходим переход к более инклюзивной, устойчивой, доступной и безопасной энергетической системе, которая решает глобальные проблемы при одновременном обеспечении потребителей всеми необходимыми им видами энергии», поскольку потребление и производство энергии составляют около двух третей глобальных выбросов парниковых газов.
Высший приоритет – он же и цель, и задача энергетического перехода – декарбонизация энергетики. Под этим термином идеологи энергоперехода подразумевают резкое сокращение эмиссии СО2 и стабилизацию глобальных выбросов парниковых газов, прежде всего, того же диоксида углерода, в целях предотвращения негативных изменений климата нашей планеты. Этот приоритет обеспечивается целым рядом мер, базирующихся на быстром развитии и распространении новых технологий, технологических решений и инноваций. Важнейшими из этих мер (они же – и цели энергоперехода) являются:
· рост энергоэффективности и связанные с ним замедление темпов роста энергопотребления и снижение общего энергопотребления в мире;
· резкое сокращение потребления ископаемых видов топлива;
· рост использования возобновляемой энергии.
Необходимо также отметить одну важнейшую особенность энергоперехода, которая, откровенно говоря, просто замалчивается его идеологами. Эта особенность состоит в том, что если предыдущие переходы — от дров и другой биомассы к углю, от угля к нефти и от нефти к газу — происходили естественным путём, в силу большей эффективности энергоносителя, заменяющего предыдущий (причём, большей и для потребителя, и для производителя), то в основе нынешнего перехода лежат внеэкономические, прежде всего, политические причины.
Возобновляемые источники энергии (ВИЭ), которыми стали вытеснять углеводородное топливо, долгое время были экономически неэффективными, дотационными источниками энергии. В 2001 году Европейское агентство по окружающей среде оценивало для ЕС-15 общий объем субсидий на развитие ВИЭ в 5,3 млрд евро. В последующие годы он быстро рос, и уже в 2013 г. достиг порядка 30 млрд евро.
Аналогичная динамика была и в основных странах ЕС. В Германии, по данным Европейской ассоциации угля, общий объем субсидирования ВИЭ в 2000–2011 годах вырос с 1 до 6 млрд евро. Всемирная ядерная ассоциация оценивала размер субсидирования ВИЭ в Германии ещё выше — порядка 20 млрд евро в год. В электроэнергетике Испании, по её расчетам, размер субсидий на ВИЭ ежегодно составлял около 7 млрд евро.
Ещё более высокие цифры приводят так называемые независимые аналитики – по их оценкам, объём прямых и «скрытых» субсидий ЕС на развитие и использование ВИЭ составлял на уровне того же 2013 г. от 75 до 90 млрд евро в год.
Соответственно такой политике изменилась вся структура инвестирования глобальной энергетики. По оценкам Международного энергетического агентства (МЭА), в 2015 г. в развитие возобновляемой энергетики было направлено 17% всех таких инвестиций, в мероприятия и технологии, направленные на рост энергоэффективности – ещё 12%. В целом же, в малоуглеродную энергетику, включая развитие энергосетевого хозяйства, было направлено 43% всех инвестиций, то есть значительно больше, чем в добычные проекты нефтегазовой отрасли (32% или 583 млрд долларов). В то же время на дальнейшее развитие угольной промышленности и связанные с ней объекты транспортной инфраструктуры предназначалось только 4% от суммарных мировых инвестиций в развитие энергетики. Приоритетное финансирование малоуглеродной энергетики, в первую очередь ВИЭ, прогнозировалось и на десятки лет вперёд, причём, прогнозировали ещё до Парижского соглашения по климату.
Всемерная поддержка развития возобновляемой энергетики со временем дала ожидаемые результаты, и технический прогресс привёл к росту экономической эффективности возобновляемых источников. В настоящее время они стали вполне конкурентоспособными. Специалисты IRENA прогнозируют и дальнейшее снижение затрат на производство электроэнергии из ВИЭ.
Подобный рост эффективности использования ВИЭ вкупе с принятием Парижского соглашения по климату, регулирующего меры по изменения климата с 2020 года, привели к ещё более быстрому росту инвестиций в возобновляемую энергетику. В результате, по оценкам МЭА объём ежегодных инвестиций в развитие ВИЭ в мире в последние предшествовавшие пандемии годы составлял от 300 до 350 млрд долл.
Свою оценку дали и эксперты агентства Bloomberg. По их расчётам, глобальные инвестиции, направленные в «зелёные» технологии и декарбонизацию в 2020 г., достигли рекордного уровня в 501 млрд долларов, что на 9% больше, чем 2019 г. Из них на проекты ВИЭ потрачено более 300 млрд долл. Кроме того, порядка 140 млрд составили инвестиции в разработку и производство электромобилей. В январе-июне 2021 года инвесторы потратили на ВИЭ-проекты ещё 174 млрд. долларов, что на 1,8% выше аналогичного периода годом ранее.
Оценки некоммерческой организации Climate Policy Initiative ещё выше: в 2019 году инвестиции в климатические проекты составили порядка 623 млрд долларов, а в 2020 году – 640 млрд. Но и этот их объём недостаточен для перехода к низкоуглеродной экономике, считают её специалисты. В то же время мировые расходы на проекты в нефтегазовом секторе в 2020 году упали на 30%, до 309 млрд долларов, и лишь немного восстановились в прошлом году, согласно данным International Energy Forum.
Постоянно пересматриваются в сторону увеличения и прогнозы дальнейших инвестиций. Так, по оценкам экспертов МГЭИК, ежегодные инвестиции в низкоуглеродную энергетику и в технологии, обеспечивающие рост энергоэффективности, должны быть увеличены к 2050 г. примерно в шесть раз по сравнению с уровнем 2015 г., составив порядка 1% мирового ВВП. О необходимости значительного роста инвестиций свидетельствовали результаты исследований и других организаций, проведенных в 2017-2019 гг., в частности, МЭА и IRENA. По оценкам МЭА, сделанным в WEO-2017, и оценкам IRENA, сделанным в 2018 г., среднегодовой объём инвестиций в энергетику для достижения целей энергоперехода оценивался в 3,1-3,3 трлн долл. Но уже в своём специальном исследовании «Чистый ноль к 2050 году», вышедшем в мае прошлого года, МЭА признаёт, что для достижения целей энергоперехода потребуется значительно больше инвестиций. Так, ежегодные инвестиции в глобальную энергетику должны вырасти с чуть более 2 трлн долл за последние пять лет, до почти 5 трлн долл. к 2030 г. и до 4,5 трлн к 2050 г. Тем самым общий объем ежегодных капитальных вложений в энергетику увеличивается с примерно 2,5% мирового ВВП в последние годы до примерно 4,5% в 2030 г., прежде чем вновь снизиться до 2,5% к 2050 г.
При этом на развитие традиционных отраслей энергетики (газовой, нефтяной, угольной, тепловой электрогенерации) выделение инвестиций будет, соответственно, существенно снижено. Так, в сценарии энергоперехода IRENA (Сценарии «Дорожная карта по возобновляемым источникам энергии» – REmap Case, опубликованном в 2018 и 2019 гг.) инвестиции на эти цели составят, соответственно, всего порядка 611 и 486 млрд долл. в среднегодовом исчислении, включая реализацию проектов с использованием технологий CCUS.
Такого же порядка цифры – 574 млрд долл., фигурируют и в Сценарии устойчивого развития МЭА, близком по идеологии к сценариям энергетического перехода. В подобных оценках как раз и кроется причина недофинансирования отраслей традиционной энергетики, в том числе и нефтегазового комплекса.
Другая причина недофинансирования отраслей традиционной энергетики состоит в том, что в стимулировании декарбонизации всё более активную роль начинает играть финансовый сектор (кредиторы и инвесторы). Инвесторы начинают рассматривать климатические риски как инвестиционные и отказываются от финансирования секторов, связанных с высокими выбросами углекислого газа, в частности, со сверхвысоковязкой, арктической и битуминозной нефтью.
С соответствующими заявлениями и инициативами о выходе или прекращении финансирования проектов, связанных с добычей ископаемого топлива (так называемыми «дивестициями»), заявил целый ряд банков и пенсионных фондов. По данным Центра энергетики Московской школы управления СКОЛКОВО, тысячи институциональных и частных инвесторов по всему миру, контролирующие в совокупности активы на сумму свыше 14 трлн долл., присоединились к дивестиционным обязательствам в отношении сектора ископаемых видов топлива.
Целям стимулирования декарбонизации служат также целевое кредитование, выпуск «зеленых» облигаций, программы гарантий по кредитам, страхование с индексом погодных условий, льготные тарифы, налоговые льготы, национальные банки развития, политика раскрытия информации и национальные климатические фонды.
Следует, однако, отметить, что для процесса энергетического перехода характерна очень высокая степень неопределённости развития всех его составных частей, влекущая за собой невозможность предсказать единственно рациональный путь достижения поставленных целей. Эта неопределённость, касающаяся будущего спроса на энергоресурсы, возможностей его покрытия, роли новых технологий, потенциальных мер, которые могут быть приняты обществом для устранения рисков, связанных с изменением климата, включая возможности инвестиций, признаётся большинством специалистов, в том числе и МЭА.
«Никакой из этих возможных путей заранее не предопределён — возможны все варианты», – отмечают эксперты МЭА. И хотя в научном сообществе была проделана значительная работа по изучению потенциальных путей достижения глобальной цели энергоперехода – декарбонизации энергетики, вопросов здесь по-прежнему остаётся больше, чем ответов на них. В частности, пока нет ясности, за счёт каких технологий могут быть достигнуты цели энергетического перехода.
Более того, даже в исследовании Net Zero Emissions МЭА признаётся, что за счёт существующих технологий можно достичь необходимого глобального сокращения выбросов CO2 только в период до 2030 года. Что же касается последующего периода до 2050 г., то почти половина необходимых сокращений будет приходиться на технологии, которые в настоящее время находятся только на стадии демонстрации или прототипа.
В полной мере сказанное относится и к ВИЭ, ставка на которые, при всех достижениях в этой области, оказалась в настоящее время несостоятельной. В результате в прошлом году вначале Европа, а затем и другие регионы мира столкнулись с самым настоящим энергетическим кризисом, когда цены на электроэнергию, а затем и на другие виды энергии подскочили в разы. Конечно же, этот кризис был вызван совпадением целого ряда объективных и субъективных факторов, совокупность которых вызвала ситуацию «идеального шторма». Но основную роль в этом процессе сыграли три группы объективных, базовых/фундаментальных причин и факторов глобального и регионального характера.
Во-первых, это недооценка объективных сложностей реализации утверждённого ЕС так называемого зелёного курса (European Green Deal) по достижению климатической нейтральности к 2050 г. за счет декарбонизации экономики, и вызванные этим просчёты в формировании сбалансированной энергетики будущего.
Во-вторых, отказ от долгосрочных инвестиций в газовую отрасль, вытекающий из основных принципов энергетического перехода. Их следствие – растущие антигазовые настроения в мире. Природный газ официально заклеймен как «переходное топливо», которому осталось жить от силы 20 лет. Энергетические компании, соответственно, приостановили реализацию газовых проектов и пересмотрели свои планы, что повлекло за собой снижение в последние годы инвестиций в новые газовые месторождения.
Некогда провозгласившее природный газ мостом к низкоуглеродному будущему, МЭА в мае 2021 г. сделало нашумевшее заявление, что инвестиции в разведку новых месторождений должны прекратиться, если мир хочет достичь нулевых выбросов к 2050 году. Отсюда – недостаточное глобальное предложение газа на рынке.
В результате кризиса все сразу вспомнили и про газ, и про нефть, и даже про уголь. Как заметил в связи с этим министр энергетики и инфраструктуры ОАЭ Сухейль аль-Мазруи, выступая на Международном Энергетическом форуме в Дубае, «участники климатической конференции СОР-26, которая прошла в ноябре прошлого года, не хотели видеть производителей ископаемых видов топлив – нефти и газа, но теперь хотят, чтобы те наращивали производство». И добавил: «вчера инвесторам говорили, что нефть и газ не нужны, а сегодня – придите и спасите нас».
Его поддержал и глава итальянской нефтегазовой компании Eni Клаудио Дескальци. Он отметил, что из-за климатической повестки производителей нефти и газа стали называть “если не преступниками, то почти преступниками”, в результате отрасль недоинвестирована на 45%.
О возможной величине недоинвестирования отраслей традиционной энергетики и связанных с этим рисках глобального энергообеспечения можно судить, сравнивая климатические сценарии развития мировой энергетики с базовыми сценариями её развития тех же самых прогнозов. Так, в Сценарии Новых политик WEO-2018 Международного энергетического агентства среднегодовой объём инвестиций в отрасли традиционной энергетики в 2026-2040 гг. составляет 1081 млрд долл., тогда как в Сценарии устойчивого развития, близком по идеологии к сценариям энергетического перехода, как уже было сказано ранее, этот показатель составляет 574 млрд. долл.
Разница порядка 500 млрд. долл. в год и является своеобразным показателем недофинансирования традиционной энергетики. И всё бы ничего, если бы недополученные в результате такого недофинансирования традиционные энергоресурсы компенсировались пусть даже и несколько более дорогими «зелёными» энергоносителями. Но этого как раз и не происходит.
По данным последнего прогноза BP Energy Outlook, обнародованного в марте этого года, среднегодовой объём инвестиций в нефтегазовую отрасль в мире в 2015-2019 гг. составлял от 600 до 700 млрд долларов. В перспективе же до 2050 г. он снизится в Сценарии ускоренного энергоперехода до 300- 400, а в Сценарии Net Zero – до 250-350 млрд долл. В то же время, по расчётам секретариата ОПЕК, только на развитие нефтяной отрасли инвестиций требуется гораздо больше. И всё это без учёта тех антироссийских санкций, которые введены, вводятся и намечаются к введению в связи с последними событиями на Украине. Эмбарго на импорт российских энергоресурсов «недружественными государствами» и примкнувшими к ним странами потребует, при прочих равных условиях, ежегодно замещать на рынках этих стран порядка 220 млн тонн нефти и нефтепродуктов, 170 млрд куб. м природного газа и 80 млн т угля. Откуда их взять? И какие дополнительные для этого потребуются инвестиции? Похоже, что высокопоставленные политики, определяющие судьбы мира, об этом даже не задумываются.
