Норвежская модель управления нефтегазовым комплексом

Андрей Константинович КРИВОРОТОВ –
к. э. н., доцент Одинцовского
филиала МГИМО (Университета) МИД РФ,
e-mail: krivorotov@starlink.ru

Аннотация. В статье анализируются организация и функционирование системы управления нефтегазовой отраслью Норвегии с учетом конкретных социально-­исторических условий ее развития. Показано, как контролируемое привлечение иностранного капитала, эффективная промышленная, налоговая и научно-­техническая политика позволили стране в сжатый срок создать нефтяную и сервисную индустрию мирового уровня. В основе модели – деятельная и многоплановая роль государства как носителя политической воли, собственника недр и хозяйствующего субъекта.

Ключевые слова: Норвегия, нефтегазовая промышленность, лицензирование, налоги, Equinor.

В российских дебатах по энергетической политике нередко делаются ссылки на опыт соседней Норвегии. Актуальный пример – многочисленные выступления заместителя председателя правительства Юрия Трутнева, курирующего развитие Арктики и Дальнего Востока, в которых он обосновывал необходимость привлечения на арктический шельф России иностранного капитала в партнерстве с отечественными госкомпаниями [1].
«Норвежскую модель» освоения шельфа в качестве образца приводят политики и правого, и левого крыла, делая акценты на отдельные ее элементы. Но не следует забывать, что она представляет собой целостное явление, которое далеко не всегда можно заимствовать «по частям».
Цель настоящей статьи – дать комплексное описание норвежского опыта, поместив его в конкретный социально-­политический контекст и выделив существенные элементы его организации и функционирования.

Основные задачи норвежской модели: история и преемственность

Началом нефтяной эры в Норвегии считают 1962 год, когда американская компания Phillips Petroleum запросила право на монопольную разведку и разработку всего континентального шельфа страны. Норвежцы, совершенно не располагавшие нефтяным опытом, сделали в тот период главное: объявили ресурсы морского дна государственной собственностью, разграничили с соседними странами шельф Северного моря южнее 62º с. ш. и провели первый раунд лицензирования. Тогда же была принята действующая по сей день система нарезки шельфа на лицензионные блоки (15 минут по широте и 20 – по долготе, примерно по 500 км2) [2].
В конце декабря 1969 года было открыто уникальное нефтяное месторождение Экофиск, с 1971 года на нем началась добыча. Норвегия превратилась в производителя, а в 1975 году – в нетто-­экспортера нефти. Власти страны осознавали, что добыча нефти создает как новые возможности (построить «качественно лучшее общество»), так и вызовы, и взяли ее под строгий национальный контроль. Поворотным стал 1972 год, когда были созданы специализированные структуры управления отраслью – Норвежский нефтяной директорат (ННД) и государственная нефтяная компания Statoil.

Поворотным для Норвегии стал 1972 год, когда были созданы Норвежский нефтяной директорат и государственная компания Statoil


До конца ХХ века шло активное становление норвежской добычной и сервисной отраслей под протекционистской защитой государства. Одновременно оттачивался механизм управления шельфом, что вылилось в принятие в 1985 году первой, а в 1996 году – второй, действующей по сей день, редакции базового закона о нефтегазовой деятельности [3]. Добыча углеводородов интенсивно росла, их доля в экспорте страны поднялась с нуля до более 50 %. Норвегия стала одним из крупнейших поставщиков топлива на европейский рынок и лидером в производстве стационарных железобетонных платформ. Экономическое положение страны заметно укрепилось, впервые возник избыток нефтедолларов. Но нефтегазовый комплекс, представленный узкой группой крупных компаний, рос преимущественно на национальной ресурсной базе, в основном в Северном море, которая к концу века начала истощаться [4]. Проникновение разведки и добычи на север, в Норвежское и Баренцево моря, шло весьма осторожно.
Началом нынешнего этапа следует считать 2002 год. Коалиционное правительство меньшинства во главе с Кьеллем Магне Бундевиком внесло тогда в Стортинг (парламент) доклад «О нефтегазовой промышленности», где заявило о реальной угрозе свертывания добычи уже через два десятилетия, если не принять срочных мер [5]. Перед отраслью была поставлена двоякая задача: максимальное продление норвежской нефтяной эры и широкий выход на международные рынки.
Если в ХХ веке норвежские правительства, независимо от партийной принадлежности, пытались (пусть не всегда успешно) сдерживать добычу во избежание перегрева экономики, то теперь, напротив, прилагают усилия к мобилизации всех источников ее роста, в том числе путем усиления конкурентных, рыночных начал в отрасли. Эта задача не утратила актуальности даже в последние годы, когда в Норвегии началась активная работа по «низкоуглеродному переходу» и нефтегазовая промышленность стала политически «немодной». Характерные черты периода – резкое расширение круга недропользователей, частичная приватизация Statoil, активизация работ над методами увеличения нефтеотдачи, переход к массовой разработке небольших и сильно выработанных месторождений в Северном море, начало освоения арктического шельфа.
Несмотря на разнообразие практических задач, решавшихся норвежским государством с 1960-х годов, его основная цель оставалась неизменной – использовать нефтегазовые ресурсы страны на благо всего народа. Причем комплексно, максимизируя и собственно отдачу от недр, и мультипликативные эффекты для экономики и, наконец, эффективность распоряжения нефтедолларами. В этой связи в норвежской модели выделяются несколько ключевых элементов, которые необходимо рассматривать в совокупности.

Политический и административный контроль за недрами

Принципиальные вопросы управления нефтегазовой отраслью вынесены в Норвегии на уровень парламента, как органа народного представительства. Стортинг не только формирует отраслевое законодательство, но и принимает решение о начале разведки и добычи в новых шельфовых районах («открытии районов»), и это вовсе не формальность. Предварительно проводится комплексная экологическая и социально-­экономическая экспертиза, заключение которой обсуждается со всеми заинтересованными сторонами: министерствами, администрациями прибрежных губерний, бизнес-­сообществом, некоммерческими организациями различного профиля.
Дебаты порой бывают весьма острыми. Например, несмотря на мощный лоббизм нефтяников, с 2001 года для них остаются недоступными воды архипелагов Лофотены и Вестеролен, очень богатые рыбой. Хотя все крупные политические партии Норвегии поддерживают открытие этого района, соответствующее решение постоянно блокируется небольшими центристскими группами, которые играют в парламенте роль балансира и симпатизируют рыбакам.
Стортинг также утверждает планы освоения и эксплуатации каждого месторождения, что фактически придает им силу закона.
На уровне исполнительной власти регулирование и постоянный надзор за отраслью осуществляет целый ряд структур (Рисунок 1). Среди них главные роли играют Министерство нефти и энергетики, которое вырабатывает нефтяную политику в целом и координирует деятельность госкомпаний, подведомственный ему Нефтяной директорат, управляющий недропользованием, и Нефтяной надзор (промышленная, экологическая безопасность и охрана труда).

Рис. 1. Структура государственных органов управления нефтегазовым комплексом Норвегии
Источник: [6]

Лицензирование недропользования.
Роль иностранного капитала

Важнейшей задачей для страны было и остается широкое, но контролируемое привлечение инвестиций в освоение шельфа. «Конечно, для развертывания производства Норвегия нуждалась в помощи иностранных нефтяных компаний, – отмечал норвежский журналист и политобозреватель Том Хетланд. – Но при этом была поставлена цель постепенной «норвегизации» отрасли» [7]. Норвежские власти сразу отклонили идею распределять шельфовые блоки через аукционы (как в Великобритании), стремясь привлекать только серьезных долгосрочных инвесторов. Этой цели служат два административных механизма.
Первый – тщательный отбор недропользователей, с 2000 года формализованный через процедуру предквалификации. Чтобы получить допуск к работе на норвежском шельфе, компания обязана доказать Нефтяному директорату и Нефтяному надзору, что обладает требуемым техническим уровнем (включая уникальные добычные технологии), будет соблюдать все требования промышленной безопасности, а также располагает необходимым финансовым потенциалом. Для получения статуса оператора предусмотрен особый, более жесткий отбор.

Нефтяная платформа Troll-A
Источник: Øyvind Hagen / Statoil


Второй – порядок выдачи лицензий. Обычные раунды лицензирования проводятся, как правило, раз в два года по следующей процедуре. Директорат публикует перечень предлагаемых шельфовых блоков и просит заинтересованные компании подавать на них заявки в установленный срок (не менее 90 дней). Такая заявка – не краткое письмо, а увесистый том, где компания, обосновывая свои притязания, излагает видение геологии блока и методов его освоения. Рассмотрев в закрытом режиме все заявки (и заодно пополнив свои познания в области геологии и разработки недр), директорат выявляет блоки, пользующиеся интересом, и по собственному усмотрению предоставляет на них лицензии, причем каждую – обязательно нескольким компаниям в разных долях. Одна из них (необязательно мажоритарный участник) назначается оператором, она занимается организацией работ и от общего имени отвечает перед государством.
Участники лицензии заключают между собой типовой договор о совместной деятельности. Тем самым обеспечивается приток на шельф передовых технологий (причем в режиме здорового соревнования между участниками) и возможность норвежским компаниям, особенно на первых порах, учиться на практике у мировых лидеров.
На поиск и добычу нефти и газа выдается единая, сквозная лицензия, в общем случае на 10 лет. Если недропользователи выполнят установленные в лицензии объемы работ, срок ее действия может быть продлен до 30, в исключительных случаях – до 50 лет. Хотя норвежская лицензия – административный инструмент, недропользователь может продать свою долю другой компании, имеющей право работать в Норвегии.
Описанный порядок лицензирования достаточно гибкий. Он позволил норвежским властям в ХХ веке ограничивать, а в XXI веке, напротив, радикально расширить круг недропользователей. За 2000–2019 годы предквалификацию в качестве участников или операторов освоения месторождений прошли 122 фирмы, в том числе 30 – в рекордные 2006–2007 годы [8]. Среди них были не только крепкие национальные компании вроде немецкой Wintershall или испанской Repsol, но порой и совсем малые предприятия («нефтяные комары»), готовые работать на небольших либо старых месторождениях, применяя уникальные технологии. В ключевом 20-м раунде лицензирования (2008–2009 года) участвовало 45 компаний против 24 в предыдущем, из них 34 получили доли в новых лицензионных блоках.
Одновременно были повышены ставки сбора за пользование недрами, который взимается только с блоков, где не ведутся разведка или добыча. Целью этой меры было стимулировать держателей ранее выданных лицензий либо приступить к работе, либо уступить место более активным недропользователям (в том числе «новичкам»). Лицензии, возвращенные в нераспределенный фонд недр, и ряд ранее объявленных блоков в Северном море с 2003 года ежегодно автоматически выставляются на особый открытый конкурс. Принятые меры позволили норвежцам ускорить оборот недр и стабилизировать добычу. А в ближайшие годы, вероятно, дадут возможность превзойти исторический максимум 2004 года.
Закрытый административный порядок лицензирования стал также главным рычагом для «норвегизации» самого нефтяного бизнеса – подъема национальной нефтегазовой компании.

Внутри нефтяной платформы Troll

Государственная нефтяная компания

С момента создания Statoil стал любимым детищем Норвежской рабочей партии (НРП) – социал-­демократов, бессменно правивших в стране два десятилетия после вой­ны и позднее неоднократно приходивших к власти. Они воспринимали крепкий государственный сектор, тем более в стратегически важной нефтяной отрасли, как становой хребет социально-­экономического развития. Более трех десятилетий президентами Statoil становились только видные функционеры НРП.
Во всех вновь распределяемых блоках Statoil получал минимум 50 %, однако до середины 1980‑х годов был неинвестирующим партнером: его долю капитальных вложений оплачивали другие участники лицензии, но при этом он получал причитающуюся ему часть прибыли от проекта. Когда в 1981 году Statoil впервые был формально назначен оператором месторождения «Гюлльфакс», основную работу за него фактически проделал миноритарный партнер американская Exxon. В этом отношении Statoil был поставлен в более благоприятные условия даже по сравнению с Norsk Hydro – ведущим мировым производителем азотных удобрений и алюминия, который в 1970-х годах также пришел в нефтяной бизнес. Концерн Norsk Hydro, созданный в 1904 году, почти наполовину принадлежал государству, но на шельфе работал исключительно за собственные счет и риск [9].
Политики правого крыла, напротив, по идейным соображениям всегда негативно относились к идее нефтяной госкомпании, тем более привилегированной. В 1985 году им удалось «расколоть» доли участия Statoil в лицензиях: компания сохранила лишь примерно по 20 % в каждом блоке, а остатки были переданы непосредственно в казну в рамках так называемого Прямого государственного финансового участия (ПГФУ) в нефтегазодобыче. Норвежское государство при этом выступало как обычный финансовый инвестор: средства в проекты оно вкладывало прямо из госбюджета, туда же направлялись и дивиденды. Столь необычный механизм был внедрен с единственной целью – не допустить чрезмерной концентрации финансовых ресурсов в руках Statoil. На практике, однако, ничего не изменилось, поскольку правительство тут же поручило ему управление своими долями в лицензиях.
И Statoil, и Norsk Hydro быстро учились нефтяному бизнесу, обретя ко второй половине 1980-х годов богатый опыт разведки и разработки месторождений в трудных условиях северного шельфа. Однако методы их работы, особенно у Statoil, оставались достаточно забюрократизованными и во многом определялись политическими установками правительства.
С начала XXI века эффективность государственного нефтяного бизнеса заметно выросла. Statoil в несколько этапов подвергся частичной приватизации, его акции вышли на фондовые биржи Осло и Нью-­Йорка. Доли государства в лицензиях (бывший механизм ПГФУ) по-прежнему находятся в доверительном управлении у Statoil, но формально их держателем выступает вновь созданная стопроцентная госкорпорация Petoro, во избежание ситуации, при которой компания с частными акционерами напрямую распоряжалась бы бюджетными средствами.
У государства осталось 67 % акций Statoil, среди прочих акционеров много иностранцев (преимущественно из Западной Европы и США). Сама компания действует в 35 странах мира, на равных конкурируя с другими инвесторами. Столь активный выход на международную арену всего за десятилетие преобразил Statoil, который в вопросах финансов, корпоративного управления и управления проектами фактически перешел на методы работы международных частных нефтяных компаний. В его совете директоров больше нет государственных чиновников.

Схема разработки месторождения Ааста Ханстен, Statoil


В 2004 году, отмеченном в Statoil целой чередой неудач и скандалов, правивший либеральный кабинет К.М. Бундевика впервые назначил президентом компании не выходца из НРП, а убежденного консерватора Хельге Лунда. Через год, после прихода к власти левоцентристского правительства, он остался в должности благодаря своему богатому опыту антикризисного менеджера. Нынешний глава компании Эльдар Сэтре, сменивший Х. Лунда в 2015 году, воплощает следующий шаг в этом направлении: впервые в истории президентом стал не политический назначенец, а профессионал с 35 годами опыта работы в Statoil.
В 2007 году произошло слияние Statoil и нефтяного бизнеса Hydro (под названием StatoilHydro, затем снова Statoil и с 2018 года – Equinor). Сделка полностью находилась в русле глобальных тенденций, но в Норвегии вызвала немало критики, поскольку объединенная компания, хотя и оказалась лишь во втором десятке мирового рейтинга, внутри страны стала бесспорно крупнейшим товаропроизводителем, работодателем и налогоплательщиком. На норвежском шельфе на Equinor и управляемые им активы Petoro приходится почти две трети добычи (Таблица 1). По своему фактическому влиянию президент компании считается вторым лицом в стране после премьер-­министра.
Нынешний правоконсервативный кабинет Эрны Сульберг, в целом, критически относясь к государственному предпринимательству, считает необходимым удерживать за государством контрольный пакет акций Equinor. Это необходимо для «сохранения энергетической компании – технологического и отраслевого лидера со штаб-квартирой в Норвегии» с учетом того, что она реализует госдолю добытых углеводородов [11].
В Норвегии госкомпанию часто критикуют за случаи нарушения правил безопасности на промыслах, за срыв разрекламированной правительством кампании по обратной закачке СО2 в пласты, за жесткое давление на подрядчиков и независимых нефтяников. Но даже убежденные оппоненты признают ее огромную роль для экономического, технологического развития и международного авторитета страны.
Емкую характеристику ситуации дал в 2016 году Ула Бортен Му, бывший министр нефти и энергетики Норвегии, а ныне учредитель и успешный топ-менеджер независимой нефтяной компании Okea: «Для меня лично это сложный вопрос. С одной стороны, Statoil занимает очень мощное и господствующее положение на норвежском шельфе. Это ограничивает выбор и реальную конкуренцию технических решений и поставщиков. Это толкает цены вверх, а эффективность – вниз. С другой стороны, Statoil – тот локомотив, который требуется норвежскому шельфу для дальнейшего развития и выхода в новые районы. Именно Statoil освоил Снёвит и Оста Ханстеен. Именно Statoil тянет на себе наш Север» [12].
В условиях жесткой конкуренции как со стороны транснациональных корпораций, так и мелких «нефтяных комаров» Statoil/Equinor приходится искать новые направления развития. Компания развивает шельфовую ветровую энергетику, вышла в число лучших в отрасли по выбросам парниковых газов на промыслах, а в январе 2020 года пообещала сократить эту эмиссию в Норвегии к 2030 году на 40 %, к 2040 году на 70 % и к 2050 году практически до нуля [13].

Система государственной ренты

Ее правовой базой служит закон о налогообложении подводных месторождений нефти и газа 1975 года [14]. Главный принцип этой системы – обложение не оборота, а прибыли. Налог на добычу полезных ископаемых (роялти) взимается лишь на старых месторождениях, лицензии на которых были выданы до 1975 года. Помимо стандартного налога на прибыль юридических лиц, норвежские недропользователи уплачивают с рентных сверхдоходов особый налог на прибыль нефтяных компаний. Когда в рамках налоговой реформы 1992 года первый налог был кардинально снижен, второй синхронно вырос. Во избежание манипуляций с трансфертным ценообразованием, государственный совет по ценам на нефть ежеквартально определяет для каждого месторождения нормативную цену, от которой рассчитывается выручка.
Индивидуальные налоговые льготы не предоставляются.

Таблица 1. Фирменная структура нефтегазовой промышленности Норвегии
Источник: составлено по данным [10]

Единственным исключением, ради которого пришлось внести особую поправку в закон, стал технически сложный, но политически значимый проект Снёвит («Белоснежка») – первое месторождение, освоенное на шельфе Баренцева моря, c первым в Европе заводом СПГ, причём с уникальной технологией сжижения.
До 1986 года у нефтяников изымалось в бюджет 85 % прибыли (в настоящее время – 78 %), а на старых месторождениях и роялти. Характерно, что в периоды высоких цен на нефть норвежское государство не увеличивало ставок налогообложения, но при низких ценах сами нефтяники, в отличие от той же Великобритании или России, не просили о послаблениях. В результате, доходы казны от нефтегазового сектора сильно колеблются по времени (Рисунок 2), но государство идет на это, чтобы обеспечить инвесторам предсказуемую налоговую нагрузку.
Поступления от нефтегазового сектора в виде налогов, сборов и дивидендов от госкомпаний дают примерно пятую часть всех доходов норвежского государственного бюджета (в 2019 году – 21,8 %), с лихвой покрывая дефицит континентальной части страны.

Рис. 2.1. Налоговые поступления норвежского государства от нефтегазовой промышленности
Рис. 2.2. Карта

Геологическое изучение недр при поддержке государства

Для правительства оно служит основой стратегического планирования, а для компаний – важным фактором снижения инвестиционных рисков. Геологическая служба Норвегии, а также частные подрядчики по госзаказам проводят региональное геологическое изучение и сейсмосъемку шельфа, эти материалы доступны за плату всем недропользователям.
Налоги со всех шельфовых проектов уплачиваются в Норвегии консолидировано, что позволяет компаниям вычитать расходы на геологоразведку на новых блоках из налогооблагаемой прибыли с действующих месторождений. Однако, это оказалось выгодно только компаниям, уже работающим на шельфе. Чтобы уравнять с ними новичков, в 2005 году был введен порядок, по которому компании, не получающие прибыли, имеют право на немедленное возмещение налоговых стоимости геологоразведки из бюджета.

Формирование национального многоотраслевого
нефтегазового кластера

Помимо собственно нефтяного бизнеса, в Норвегии был с нуля развернут мощный комплекс научно-­образовательных, конструкторских и производственных организаций по проектированию, строительству и обслуживанию всей гаммы шельфового оборудования и оказанию соответствующих услуг (сейсморазведка, бурение, транспортировка, разработка программного обеспечения, юридическое, финансовое консультирование и др.). Говоря о роли государства в этом процессе, отметим три политических направления.

Корабль Van Oorde
Источник: Van Oord


Первое – продуманный протекционизм. Правительство изначально ориентировало национальных поставщиков на достижение высшего мирового уровня, но долгое время оказывало им серьезную защиту. Например, недропользователей понуждали закупать норвежские компрессоры, пусть даже иностранные аналоги были мощнее и дешевле. При этом на практике «принуждать к сотрудничеству» нередко приходилось и самих национальных производителей (среди которых много малых и средних предприятий), не всегда стремившихся работать со столь требовательными клиентами. Лишь в середине 1990-х годов, когда отрасль прочно встала на ноги, протекционизм был прекращен, поскольку стал уже скорее барьером для экспансии норвежского оборудования на внешние рынки.
Второе – организующая функция государства, активно поощрявшего процессы создания промышленных кластеров, в том числе финансово, через специальные программы Arena и NCE, и путем строительства промышленных парков и инкубаторов. Для продвижения норвежского оборудования на мировые рынки в 1997 году при поддержке государства было учреждено некоммерческое партнерство INTSOK (с 2017 года – Norwegian Energy Partners, NORWEP).
Третье – осознанная ставка на опережающее развитие нефтяной науки, а теперь и на глобальное лидерство Норвегии в области шельфовых технологий. Начиная с 1978 года, одним из условий лицензий на недропользование стала локализация минимум 50 % соответствующих НИОКР. Особое внимание уделялось развитию наукоемкого бизнеса, часто в привязке к университетам или конверсионным предприятиям.
В итоге, поставками на шельф в Норвегии сегодня занимается почти 1300 компаний, объединенных в несколько мощных региональных кластеров. По данным исследования 2016 года, на 28 тысяч занятых в нефтяных компаниях приходилось 117 тысяч занятых в компаниях-­подрядчиках, из них 26 тысяч постоянно работали на шельфе [16]. Нефтегазовое оборудование и сервис стали второй и третьей по стоимости статьями национального экспорта, уступая лишь самим углеводородам и иногда рыбопродуктам. В контексте «низкоуглеродного перехода» правительство активно ориентирует компании на разработку «чистых» технологий нефтедобычи и освоение возобновляемых источников энергии.

Рис. 3. Стоимость средств Государственного пенсионного фонда – Заграничного (до 2006 года – Государственного нефтяного фонда) на конец года, трлн норвежских крон в текущих ценах (данные 2019 года – на конец III квартала)

Стерилизация нефтедолларов в суверенном фонде

Государственный нефтяной фонд Норвегии был создан в 1990 году, с 1996 года началось его наполнение. По закону, фонд занимается портфельными инвестициями (сначала только в облигации, позднее также в акции и в недвижимость) и только за пределами Норвегии, чтобы не разгонять инфляции внутри страны. Управление средствами фонда поручено Центробанку, причем для него установлено требование по минимальной рентабельности вложений – 4 % (с 2017 года – 3 %) в реальном исчислении. На покрытие бюджетного дефицита может направляться лишь прибыль от вложений, но не капитальная сумма фонда. Стоимость средств фонда интенсивно росла (Рисунок 3) и на середину января 2020 года составляла 10,4 трлн норвежских крон, или почти 1 трлн долларов на страну с населением 5,5 млн человек.
С 2006 года нефтяной фонд был формально, без изменения порядка управления, объединен с Фондом соцстраха в единый Государственный пенсионный фонд, став его заграничной частью (ГПФ-З). Тем самым норвежцы фактически признали, что смысл фонда – работать не на развитие страны, а на ее благополучную старость. Многие политики, ученые, общественные деятели Норвегии выражают серьезные сомнения в эффективности такого распоряжения нефтяными доходами. Откладывая в фонд огромные суммы, государство хронически недофинансировало сферу науки, здравоохранения, школьного образования, поддержки перспективного бизнеса, развития транспортной инфраструктуры.
Лишь с наступлением глобального экономического кризиса 2008–2009 годов тогдашний кабинет Йенса Столтенберга «распечатал кубышку» и начал широко тратить нефтяные деньги на решение давно назревших задач. С начала века государственные расходы в Норвегии более чем удвоились. Но, как заметил ведущий в Норвегии специалист по нефтяной экономике Ойстейн Норенг, дополнительные средства, как правило, не идут на финансирование приоритетных проблем, а довольно равномерно «размазываются» по статьям бюджета, где порядка 40 % приходится на выплаты по соцстраху. По его мнению, избежав известной «голландской болезни», страна может заполучить собственную, «норвежскую». Это «экономика, где высокие доходы от крупных финансовых активов, приобретенных за счет эксплуатации природных ресурсов, тратятся в краткосрочных тактических целях, прежде всего на финансирование социальных расходов, государственного и частного потребления. Расходование денег на потребление поддерживает спрос, ослабляет потребности в модернизации и позиции конкурентного сектора экономики, но способствует политической стабильности», что на перспективу угрожает оставить страну и без денег, и без конкурентоспособной экономики [19].

Слагаемые успеха

В целом же, говоря о применимости норвежской нефтяной модели в России, выделим характерные составляющие ее функционирования.
Сердцевина этой модели – активная политическая функция государства [21] как субъекта публичного права, собственника недр и выразителя общенациональных интересов. Она проявляется и в придирчивом отборе недропользователей, и в последующем пристальном надзоре за ними, и в мощном перераспределении ресурсной ренты. Гигантские нефтяные корпорации, привыкшие во всем мире работать по собственным правилам, в Норвегии быстро убедились, что игнорировать требования местного правительства (или просто откупиться от них) не получится. В основе этого – твердая политическая воля норвежцев и ориентация на стратегические цели, как правило, выходящие за рамки самой отрасли.
В то же время, государство проявляет должное внимание к инвесторам: их ставят в жесткие рамки, но не перегибают палку, чтобы не «отбить охоту» работать в Норвегии. Здесь успешно сработала традиционная скандинавская культура компромиссов – преследуя собственные интересы, понять и уважать законные интересы другой стороны, на этой почве выискивая взаимоприемлемые варианты.
Особо отметим суровое налоговое законодательство. Опыт Норвегии опровергает расхожее представление, что для разработки технически сложных месторождений инвесторам необходимо создавать «тепличные условия». Вместо этого норвежцы по максимуму использовали другие свои преимущества – предсказуемость правового режима, политическую стабильность, активное геологическое изучение шельфа, эффективную административную и судебную системы, близость к европейским рынкам сбыта.
Значимую роль при этом сыграл устойчивый межпартийный консенсус по основным принципам нефтяной политики. В серьезных вопросах, особенно затрагивающих отношения с заграницей, норвежские политики стремятся преодолевать идейные разногласия и «играть в долгую». Благодаря этому, неоднократная смена правительств не приводила для инвесторов к радикальным изменениям «правил игры».
Помимо политико-­административной, столь же важна хозяйственная функция государства как собственника Statoil/Equinor и даже как прямого финансового инвестора через ПГФУ/Petoro. Опыт Норвегии на деле опровергает еще один популярный миф: что государство – обязательно неэффективный собственник. Страна дала впечатляющий пример формирования «на пустом месте» и образцовой национальной нефтегазовой компании, и мощного частного бизнеса, поставляющего оборудование и услуги мирового уровня.
Опыт Норвегии представляет для России несомненный прикладной интерес, особенно с учетом сходства ряда национальных традиций: общинности и стремления к справедливости, мощной хозяйственной и социальной функции государства, умения в нужный момент, преодолев отставание от соседей, совершить экономическое и технологическое «чудо».